Мы поднялись и пошли вперед. Когда мы добрались до оленя, я почувствовал облегчение: его глаза уже подернулись поволокой. Всегда страшно просто ранить бедное животное — и позволить ему умчаться в лес, где оно, страдая в одиночестве, будет умирать в течение нескольких часов. После того, как глаза оленя помутнели еще больше, Сэнди опустился перед ним на колени, достал свой сверкающий нож, пустил ему кровь из шеи и вспорол брюхо, а затем жестом велел мне опуститься на колени. Я так и сделал, решив, что мы будем молиться.

Сэнди рявкнул мне: "Ближе!".
Я наклонился ближе — так, что уловил запах его подмышек. Он мягко положил руку мне на шею, и я подумал, что он собирается обнять и поздравить меня: "Красавчик!". Но вместо этого он… засунул мою голову внутрь туши!

Я попытался воспротивиться, но Сэнди затолкнул мою голову еще глубже. Я удивился тому, насколько сильным он был. И тому, насколько мерзко он пах. Мой желудок изверг из себя весь завтрак.
Ну пожалуйста, пожалуйста, не надо! Я не хочу блевать внутрь оленьей туши!

Уже через минуту я ничего не обонял, потому что просто не мог дышать. Мои нос и рот были полны крови, внутренностей и глубокого, будоражащего тепла.

"Что ж, — подумал я. — Наверное, это и есть смерть. Последнее крещение кровью".
Но я не так себе это представлял.

Я обмяк. Прощайте!

Тут Сэнди вытащил меня наружу, и я глотнул свежего утреннего воздуха. Начал вытирать измазанное кровью лицо, но Сэнди перехватил мою руку: "Нет, парень, нет!".
"Что?".
"Пусть высохнет! Пусть лицо само высохнет!".