(никогда не было и вот опять), точнее, конечно, об ее отсутствии.
Самое поразительное в этих каждый раз словно начинающихся с нуля обсуждений на третий год полномасштабного геноцида, это то, что .ру искренне кажется, что это они главные жертвы— причем драка за место главной жертвы уже внутривидовая: мол, это конфликт уехавших и оставшихся. Оставшиеся оспаривают титул главной жертвы. Иноагенты борются за размер нашивки желтой звезды (зачеркнуто)— она же плашка—  и за то, кто иноагентнее, а летящих ракет, Украины и украинцев в этих обсуждениях как правило нет или они упоминаются, как фон, такой маргинальный дополнительный ужас, приправой  к страданиям россиян.
Все эти обсуждения обычно ведутся с обязательным «интеллигентским матком»— и я снова и снова убеждаюсь, что недаром моя бабушка и мои родители далеко не лишенные острого чувства юмора и иронии и совершенно не от кисейности (все видали на своем веку виды) никогда ни при каких обстоятельствах, ни в одном анекдоте не пользовались этой лексикой. Бабушка четко формулировала: это лагерный и советский язык , так говорят там.  Мне ,молодой с филологически -поэтическим окружением в какой-то момент этот лингвистический пуризм даже казался преувеличенным, я не пользовалась этой лексикой даже для лингвистической бравады, но  относилась к перченому слову других спокойно и толерантно , пока сама не поняла, что оно не перченое , а порченое. 
И нормализация или даже экзотизация (в среде интеллектуалов) мата в русском языке повседневности это проводник и симптом того, что зона давно вышла за пределы колючей проволоки — точнее, опутала ею все слови и сферы общества — и релокация за пределы государственной колючей проволоки ничего тут не меняет.
Все норм. Все ок.
Нам всё…по…
От…итесь
Пошли на…
Вы что о…ли нам что-то предъявлять
Предъява— еще одно излюбленное блатное, лагерное слово в этих обсуждениях.
Ну и в этом же фрейдистском ряду и любовь к фекально-сортирным выражениям и метафорам, которые не случайно так наглядно и совсем уже не в виде метафор реализованы в оккупированных территориях, загаженых украинских домах, в церквях, в театрах
Об этом блестящую колонку написал на днях Andrey  Malgin (ссылка в комментариях)
Повышенный интерес к сортирной теме, обилие лексики и метафор с этими корнями — и вообще уровень детского сада в обсуждениях и моментальный перехо) на личности — симптом заиянувшегося агрессивного инфантилизма всех слоев общества. В норме фекальный юмор и бурный интерес к этой сфере жизни и тела — обычный этап в дошкольном развитии освоения своего тела и первой сексуальности (опять-таки см. фрейд)
Сам по себе повышенный интерес к сортирной теме, обилие лексики и метафор с этими корнями — действительно уровень детского сада. Его непропорциональное место —симптом заиянувшегося агрессивного инфантилизма всех слоев общества. В норме фекальный юмор и бурный интерес к этой сфере жизни и тела — обычный этап в дошкольном развитии освоения своего тела и первых зачатков сексуальности (опять-таки см. фрейд). Где-то это проявляется на уровне мышления и языка , где-то переходит на уровень физиологического исполнения.
Не согласна категорически с Mikhail Epstein, что это явление имеет какое-то отношение к земле. Или с теми, кто считает, что это животное- метят так территорию. Животные не метят территорию экскрементами, для этого у них другая сигнальная система. Напротив, это явление именно оторванных от земли, от ценностей, от принадлежности себе агрессивных травматиков: мы никто и мы загадим всё, не доставайся никому:  тут в одном коктейле и сознание крепостных , приписанных, но отчужденных от земли , и из этого выросший дух революционного быдла — жги, громи, и легитимизация классовой и просто имущественной зависти, и советская равнодушная безответственность и агрессивный инфантилизм травматика с детства —двоемыслие и трусость: притворимся паиньками для начальства, скажем , что нужно, а нагадим, набедокурим пока учительница не видит.
И главное — на мой взгляд— все тот же национальный синдром расстройства привязанности—из детства идущее ощущение собственной недолюблеености, ненужности, никчнмности, именно сиротское отсутствие представления о собственной ценности, о личных границах , о достоинстве и, соответственно, о ценности жизни вообще (и качества этой жизни)- и своей и другого.
Личная детская биография Пу — тоже отражение, как в капле воды, всех недугов страны социального сиротства. История незаконнорожденного нежеланного ребенка, насилия со стороны отчима-грузина (думаю, желание отыграться на Грузии не случайно ) и брошености, предательством и неспособностью матери защитить сына. История street kid, где главным авторитетом становится авторитет криминальный, где блатарь-тренер самбо, вор в законе — открывает все двери (с черного хода). И далее везде — от Питерской подворотни до школы КГБ, через кооператив “Озеро”. Через эту призму стоит перечитать и доклад Салье, и характеристику Новодворской.
Именно в этом нынешняя невыбранная власть, увы, безнадежно репрезентативна. Это во многом собирательная биография. Во всяком случае какие-то ее элементы знакомы почти каждому. Наверх добираются те, что порасторопней, похитрей, повезучей. Как и положено в блатном мире. Как бывает в детдомах.
Личность в этих условиях становится неотделима от уголовного сознания. Диффузная опухоль, гибрид. Живой человек с чувствами, болью, желаниями, но без совести. И попав в благотворную среду расцветает в нем не личность, а именно блатарь, который видит вокруг лохов, с которых можно урвать: манипуляцией, лестью, враньем, силой — с кого чем. Если не находится кого-то сильнее, хитрее, безжалостней, кому приходится тогда в свою очередь подчиниться.
Это то, что мы наблюдали в становлении путинизма — сначала в его блатном-мафиозном (на фоне еще квази-демократической страны), а теперь и в агрессивно-преступном изводе (при диктатуре).  Не случайно в своей эволюции он не встретил массового сопротивления, а лишь гибридное сползание и прогибание.
Приспосабливаться, никому не доверяя и ни к чему и ни к кому не привязываясь по-настоящему. Это способ выживания.
Приспособляемость, как писали классики, вообще свойственна подлецу-человеку. В детстве же — это один из важнейших механизмов развития и усвоения жизненных навыков.  У детей, растущих в учреждениях и в неблагополучных семьях, это свойство достигает патологических размахов, замещая собой все остальное.
Из необходимости выжить в аномальных условиях отсутствия любви, заботы и защиты со стороны взрослого (и отсюда изначально неразвитого сознания собственной ценности) рождается тот самый набор когнитивных и социальных деформаций, который с возрастом лишь прогрессирует.
Тот самый синдром расстройства привязанности.
Это сложный комплекс на первый взгляд даже не связанных между собой симптомов.
Некоторые из них не сразу очевидны. Например, непонимание границ собственного тела в пространстве и проблемы с абстрактным пространственным мышлением в дальнейшем. Именно тактильные отношения младенца с матерью, всевозможные поцелуйчики, потягушки и пр  формируют в сознании младенца первые пространственные представления (не отсюда ли “границы России везде”: сдобренное вековой имперской традицией?).  Ребенок, привыкший, что с ним и его телом могут сделать, что угодно без его согласия не развивает понятия личных границ — а это приводит впоследствие к отсутствию понимания и уважения к границам других (стран ли, людей ли).
Из незащищенности и отсуствия ласки и заботы возникает и тактильная депривация (из которой растет потом неразборчивость в контактах и промискуитет) и нарушенные отношения с собственным телом — вплоть до смещения болевых порогов, не развитой от этого эмпатии вплоть до социопатии и жестокости в самых крайних формах. Что и наблюдаем.
Один из характерных симптомов этого же синдрома расстройства привязанности…— постоянная необходимость мазать все вокруг своими фекалиями (и это не метафора, увы: это  знают на опыте многие родители с приемными детьми.).
Из недолюбленности растет и нездоровое желание внимания особенно со стороны “старших” в иерархии (вспомним опять-таки, как Пу бешено хотел принятия Западом, а теперь хотя бы — страха, и  как по-прежнему жаждет, чтоб его ждали, приглашали, искали, звонили).
Самые же очевидные душевные последствия сиротства, фирменный знак выпускника мини-ГУЛАГа — беспринципность, отсутствие морали и совести, релятивизация и замена ее в разных соотношениях и ситуациях либо на покорность и виктимность (отсюда двоемыслие и априорное согласие играть по любым правилам лишь бы не трогали),  либо на выгоду и обладание во всех формах (контроль, власть, насилие .
Недаром, в том числе образы насилия над женщиной и мизогиния такая важная часть этого силового дискурса мужского государства.ру м его внутренней узаконенной на всех уровнях мизогинии.
Именно под этим лозунгом была начата нынешняя война. “Нравится-не нравится”. Обладай и властвуй. Или подчиняйся. Если не ты, то тебя. “Не верь, не бойся, не проси”. И весь лагерный уголовный кодекс усвоенный вместо катехизиса. 
Системные изнасилования украинс
Не случайно системные изнасилования украинок всех возрастов(включая детей)— не «солдатские» эксцессы тоже часть тактики российской войны в Украине , не только тактики , но и стратегии.
Об этом подробно говорит Тимоти Снайдер, когда аргументирует последовательный геноцид украинцев россиянами: массовое, последовательное жестокое насилие над женщинами проводится в том числе с целью отвращения в будущем этих женщин рожать детей, это не только месть, унижение, насилие над более слабым, но и лишение женщины ее субъектности и желания, или даже возможности в будующем стать матерью, то есть оставить потомство для нации как целенаправленная политика агрессора.
Это не сбои системы. Это не личные инициативы. Это
легитизимированный (как и вся остальная мерзость), нынешней властью феномен.Властью, которая не только развращает и провоцирует самое низменное, но и сама отвечает на внутренний запрос. Это встречный процесс. И место встречи изменить нельзя.
Жертва в прошлом легко становится насильником и агрессором в настоящем.
Уже писала об этом не раз.
Более того, именно жертвы насилия чаще всего становятся насильниками (примеров масса).
Всякое насилие имеет в своей основе унижение, весь феномен дедовщины построен на этом.
Гуляй, рванина. Рви, гадь, насилуй.
Сможем повторить.
Вот и дожили до «ядерки» .
Писала уже: так давно думала и не могла сформулировать до конца, что именно доводило меня до дрожи отвращения в этом современном российском наречии и этом суффиксе:
«молочка», «настолка», «ювелирка «
Всегда  инстинктивно чувствовала, что в них заложена какая-то далеко не только стилистическая пошлость, а пакость.
Не совсем согласна с Андрей Архангельский и Sergei Medvedev, что это просто уменьшительность, инфантилизм и безответственность — мол, поиграем и отыграем назад —хотя они конечно присутствуют и тут-  (см выше ) и сюда же идет блатная сентиментальность (см мою статью «Уменьшительное зло»)
Это не уменьшительность как таковая (для этого чаще используются други5 суффиксы и языковые средства). Эти небрежные фамильярные суффиксы -ка— это такая лингвистическая небрежная блатная походочка вразвалку — мол, всё моё—такое привычное, рядовое, не домашнее даже, а дворовое.  Всё, что угодно.
Машка, Петька, Катька. Все свои ребята.
Блатная идея  особого статуса  «своих» и «своего « зашифрована  в каждой молекуле русской жизни. От автоматических фонетических коннотаций СВО до лозунга «своих не бросаем».
То же и в «культурной» среде . Один общий лагерно-гулаговский инвариант: «интеллигентская мафия», круговая порука, жизнь по понятиям, все свои, возьмемся за руки, друзья.
В этом панибратском (не путать его с омонимичным суффиксом для феминитивов) -ка присутствует идея нормальности, повседневности, обыденности — и его натягивание на репрессии и объекты военных преступлений совсем не случайно.
Запрещенка, санкционка
Подумаешь, дело житейское, разберемся.
Ядерка, подумаешь, делов!
Сюда же встраивается эта российская всезнайская привычка не удивляться. Она тоже имеет лагерный анамнез: не выражай удивления, не показывай что чего-то не видел или не знаешь, не демонстрируй тем самым своей уязвимости.
Проглоти все, что можешь, сделав вид, что ничего не происходит. Подобным образом проходила в РФ и пандемия. Аштотакова? Что это весь мир , слабаки, запаниковал?
Нам по…
Сколько раз я наблюдала в миниатюре это небрежное напускное равнодушие у тех же российских туристов в Венеции: мол, подумаешь, удивили. И не такое видали. Детскую способность итальянцев радоваться красоте, еде, жизни вообще и непосредственность россияне обычно считают за глупость.
От заброшки до разрушки , от настолки до ядерки один шаг.
Изуродовали свое, захапали и загадили чужое, попутно разбомбив города и убив десятки тысяч людей.
Подумаешь. И на старушку бывает разрушка.
И про отраву лагерно-советским языком. Комсомолка— вместо газеты, Вышка вместо учебного заведения. Уже много писала об о небезобидности многолетнего проживания на улицах Ленина и Дзержинского. О нормализации исторического зла. О лингвистическим 25 кадре в нормализации имен злодеев и названий преступных организаций через топонимы и прочие повседневные языковые практики— «замыливания» их чудовищности, когда они произносятся по много раз на дню . Что удивительного , что именно газета «Московский комсомолец» (удобно замаскированная под аббревиатуру МК ) пережила все режимы : о роли советских аббревиатур для затемнения смысла и нормализации зла тоже уже писала не раз.
О неотрефлексированном советском языке и постмодерднистких играх от соцарта до опасных игр с советскими артефактами и коммерциализации их: моде на пионерские галстуки, грамоты, вымпелы, подстаканники со сталинской символикой и многое другое, что наводнило прилавки толкучек и интерьеры модных заведений или даже дорогих западных домов после перестройки. В тех же домах я ни разу не встречала вымпелов Гитлер-югенд или фарфора со свастикой. Думаю, причины очевидны.
Скопление согласных и подавление гласных как сама суть диктатуры.
Идея маскировки, фейка, гибридности, всенеоднозначности в отсутствие несущей ценности внутренней конструкции и наоборот замены ее на жесткий внешний регрессивный не новость.
Но степень цинизма, равнодушия и эгоцентризма все ещё не перестает поражать. В том числе у тех, кто яростно доказывает свою  непричастность к нынешнему злу. Чем яростнее, тем очевиднее обратное.
Биографические цепочки , начинающиеся с молочки и настолок через ювелирки, вопреки запрещенкам и санкционкам очень легко приходят к разрушкам и ядерке.
А штотакова?
Движуха!
Все же свои , наши, дворовые ребята. Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой бомбят, стреляют, пытают,  вывозят украденные унитазы оставляя в домах украинцев свои экскременты и заселяют «элитные Мариупольские квартиры» в «сталинках», у Пу движуха, а оппозиция в лице Яшина волнуются о мальчиках из ФСИН да о о россиянах, которые покупают те самые «разрушали» недвижимость на оккупированных украинских территориях, и о том, что будет, когда Украина вернёт эти территории (цитата дословная):
"Будет большая и сложная проблема, я надеюсь, что украинские власти в будущем не будут принимать какую-то радикальную позицию и постараются действовать исходя из интересов, скажем так, мира, и постараются не допустить каких то гражданских конфронтаций. Хотя я думаю что те люди, которые сейчас покупают на оккупированных территориях рориях квартиры, в общем должны понимать те риски которые они на себя берут."
«Риски.
Риски.
Риски , оказывается, на себя берут те, кто селится в Мариуполе на костях убитых украинцев. Риски лишиться не дай бог украденной недвижимости на чужой могиле. А украинская власть - должна действовать "в интересах мира" и не обижать этих рисковых ребят.»— пишет Марія Строевв.
И не говорите мне про «другую Россию».
Сколько можно цитировать Томаса Манна? Нет никаких двух Германий, нет и других россий. Другая идентичность  могла бы появиться лишь на обломках империи , кровью, потом, репарациями, глобальным пересмотроми покаянием.
Иначе так и будут бури в стакане воды рунета и смертельно опасный для всего мира бег с граблям в форме рондо через заросли орешника. Под неизменный аккомпанемент интеллигенции и эмиграции: ах, как же такое моглО случиться с нами, такими великими и культурными, да и вообще то же самое у всех, всюду кризис демократии, пожалейте, люди добрые, сами мы не местные…нас тут убивают , караул!
Украина? Какая Украина? Это где?
А что до языка, то, как мне это ни тяжело признать, возможно, на этом этапе блатной матерный язык — действительно единственно адекватный для описания этой реальности.