Значительное в том, что люди свободной страны согласны сами добровольно перестать применять мозги, например. Строить связи.
И реагировать на то, что еще недавно было немыслимо, а не превращать аномалии в норму.
Среди людей, которые были в эпицентре вчерашнего удара по историческому центру и здании гостиницы Одессы, были, кстати, западные дипломаты…
Надеюсь, авторы письма в ЮНЕСКО о разрушении исторического облика города уже направили соответствующее письмо. Или я что-то напутала, и опасность представляет только демонтаж имперских памятников российской культуры?
В Полтаве сегодня с утра россияне убили уже 2 человек. Еще 7 человек ранены, в том числе ребенок...
Ровно 26 лет назад я родила в мир своего ребенка. Свою вторую дочь.
Сегодня мои дочери спрашивают меня: мам, тебе не было страшно приносить новых людей в этот мир или ты была уверена, что сможешь нас защитить?
Что я могу ответить? Мне самой было почти 26 лет. Я была юная и не ставила так вопрос. Ведь мой мир был совсем другой.
1 февраля  1999-го падал крупный снег, и я буквально протаптывала тропинку в центре Москвы вдоль Спиридоновки. Навстречу бабушка:
-Катюш, ты куда?
-мммм
Бабушка все поняла сразу:- давай я с тобой поеду.
-нет, бабуль, спасибо.я сама.
И я стала ловить такси...
Папа твой был в командировке в Казахстане.  Я была одна и была этому, признаюсь, очень рада.
Мы домчались быстро. Таксист, оказавшийся любителем старой Москвы , всю дорогу развлекал  исторической беседой, и только уже затормозив у роддома, с ужасом разглядел табличку на здании и отчетливую округлость своей пассажирки и поняв наконец, почему она замолкала по дороге сначала каждые пять минут, потом каждые три, дал по газам и умчался в снежную даль, не взяв ни копейки.
Жди, говоришь? Кощунствуй, жалей, надейся?
—писал твой папа мне за несколько месяцев до твоего рождения.
Сегодня первый твой день рождения без него.
За окном играет солнце. А тогда
действительно падал и падал снег. Не злой, мелкий, а щедрый, крупный, добрый. И скрипели начищенные дощатые полы старого роддома. И переговаривались нянечки. И на свет появилась ты: моя вторая дочь, мой друг,
Именно так. На свет. «Свет» – и стало потом первым словом... В три года ты уже умела вдруг остановиться посередине мостика и сказать– просто так, ни к чему : «Мама, я осень довольная и сясливая» – и тут же побежать дальше.
В 4,5 года ты приходила вечером на наши вечерние взрослые посиделки на кухню и жалобно просила:
-Мам, ну разреши мне... ну ты все равно не разрешишь... но если я быстро надену пижамку, то вдруг... пожалуйста..
Сидящие за столом гости недоуменно переглядывались, дивясь материнской непреклонности. Ну, хочет ребенок перед сном мультфильм посмотреть, ну пусть бы.
Каково же было их удивление, когда маленькая девочка Саша произносила:
-ну, если я прям сейчас почищу зубы и надену пижамку, ты разрешишь мне еще порешать задачки из Ксюшиного учебника по математике... (старшая Ксюша ходила в первый класс и была кумиром и предметом острой зависти ).
Девочка, которая всегда любила учиться, казалось, как бы сама собой получала высшие баллы, всевозможные стипендии, гранты и дипломы, а теперь уже сама учит студентов.
Она выступает в зашиту прав меньшинств.
Она научила и меня очень многому.
Недаром пишет диссертацию по когнитивным наукам и восприятию слов—  в университете Голландии.
И не перестает играть на скрипке.
И эта глубокая логика и музыка звучит во всём, за что ты берешься.
Как это совместить с миром войны, с уродством хаоса, наступающего со всех сторон, с  тотальным и как будто желанным обнулением когнитивных способностей, способностей мыслить, сопоставлять, анализировать, и — главное— применять все эти способности к себе, своим поступкам— повсюду.
Но повторю то, что писала ровно год назад:
Бывают дни, когда маленькое личное видится через увеличительное стекло бинокля будущего.
Я все равно верю в поколение наших детей, в просвещение (и внутренняя форма этого слова сейчас на фоне тьмы архаики племенных царьков с синтаксисом третьеклассника, лексиконом тюрьмы и кругозором подворотни, светит тоже особенно ярко), я верю в образование, созидание, в будущее, которое невозможно без усилий. Это условие— как говорят математики— необходимое. Хотя и категорически недостаточное.
Второе условие— свобода.
Мысли, воли, взгляда и взглядов.
Не «подхитриться», сказать одно, а сделать другое, не угодить начальству или соответствовать ожиданиям «своего круга», не идти на поводу у компромисса, не искать, как проскочить, проехаться, устроиться, а именно прокладывать честный (и потому всегда непростой) путь в будущее, строить мосты голове, в обществе, в науке и культуре. С самим собой.
Образование— это созидание связей. Прежде всего в мозгу, внутри человеческой личности.  Между знаниями и умением их критически осмыслить, между явлениями разных сфер, между областями человеческого знания, между людьми, между причиной и следствием, между людьми, между профессиональными навыками и этикой их приложения. Это связи свободы мысли, а не круговой поруки.
Наука жизни. Музыка жизни.
Я смотрю на своих дочерей, выросших в Венеции и живущих в разных странах. На их друзей по всему миру. Какое это прекрасное поколение.
Как нам повезло иметь таких детей и иметь возможность слышать их и учиться у них.
Как страшно, что мы их привели в этот мир.
Но бы мы сейчас делали, если б этого не случилось и их не было рядом?
Бездумный эгоизм юности?Наверное. Но сегодня это благодарность.
«Com’è bello il mondo »— как прекрасен мир!— кричала ты  6-летняя с кораблика.
Красота в глазах смотрящего.
А силу слова и свободу мысли никто не победит.
Недаром первым словом у тебя был свет.
Он обязательно разгонит эту тьму.
Все, чего коснулся свет, становится светом.
Красота не спасёт никого и ничего. Но мир без красоты невозможен.
И если мы не можем остановить зло, то освещая его самые темные закоулки, мира все равно победим.
Правдой, свободным словом, кистью, смычком, интеллектом.
Уже победили.
Только слишком много глаз этой победы не увидит.
А ведь они тоже чьи-то дети?
И их принесли в этот мир совсем для другого?
И на это у меня нет и не может быть ответа…
***
Ты права, я не в духе, даже родина снова кажется
преувеличенной выхлопной трубой
адской машины. Морозная речь не вяжется,
тощий таксист неприветлив, и нам с тобой
столько лет ещё, кипятясь, исходить взаимным
негодованьем — даль превратилась в лёд,
пахнет сгоревшим бензином и лесом дымным,
кофе по-венски, опозданием на самолёт.
Господи, как отвратительны те и эти
долгие проводы, аэропорт, как прощальный зал
крематория. Больше всего на свете?
Нет, не ослышалась — так, примерно, я и сказал.
Ну кого же ещё. До свиданья. Займусь ожиданьем рейса —
он довольно скоро, билет обменять легко.
Жди, говоришь? Кощунствуй, жалей, надейся?
Как ослепительно облачное молоко,
сколько же ангелы сил на него истратили,
как же летит судорожный злой снежок
на худосочные плечи кормящей матери,
богородицы, верно — кого же ещё, дружок…
(Бахыт Кенжеев)