Katia Margolis сейчас с Оксаной Стоминой и Marina Sorina.
4 ч.  ·
Красота это боль. Говорит Оксана
Моя дочка там. Сегодня у нее день рождения. Она взрослая, но я спешу вернуться. Ведь всякая мать хочет встать между своим ребенком и опасностью. 
Я здесь в Италии, я в  Венеции, я всем существом вбираю эту красоту, а чувствую пронзительную боль, — говорит Оксана
И я понимаю, о чем она, хотя ощутить ту же боль я не в силах. Только понять. Попробовать услышать.
Раз уж ей дан этот дар переданного слова.
Ощутить её означало бы стать ею—поэткой из Мариуполя. Оказаться клубе , где в конце февраля намечался твой поэтический вечер , мгновенно переоборудованном под волонтерский центр допомрги. Кому чем: едой, медикаментами, одеждой, памперсами. Пробираться по разбитому городу в поисках первого необходимого для других. Просидеть в подвалах под оглушительные взрывы: «нас трясло как спички в коробке».
Оксана очень красива. Они с Венецией подходят друг другу. Красота это боль, я знаю. Откуда-то знаю. Совсем другими путями. Невозможно отключить боль и продолжать вбирать красоту. Либо либо. Либо бесчувствие, либо нерасчленимый поток  поэзии, боли, любви и красоты , отчаяния надежды,  проникающий неведомыми путями и ручьями, раскаленным металлом и пронзительным надрезом прямо в кровь мою/  твою/ ее/ его.
Мой друг биолог объяснял мне, что на то есть нейрофизиологические причины: человек не может выборочно отключать чувствительность— будь то жара, холод или влюбленность. Либо всё, либо ничего. Либо анестезия и бумажная жизнь, либо жизнь без наркоза. И я снова и снова не понимаю , как моим бывшим соотечественникам удается закусывать Кифером на десерт, и совмещать оскароносный «20 дней в Мариуполе» с полной глухотой к взрывам, звучащим в прямом эфире.
Невосприятие действительности было нашей отличительной чертой — вспоминает Оксана первые недели Мариупольской осады. Мозг отказывался воспринимать это в категориях действительности, а не сна.
Каждый день был днем неузнавания своего города, оставленного накануне вечером. Спуск вподвал и утренний выход из него.
Новые и новые дымящиеся руины.
Дым из руин- как души, покидающие их навсегда.
Так и жили.
Накануне 15 марта Оксана как волонтерка получила заявку на продукты для прячущихся в подвалах Мариупольского театра. Она точно помнит, на сколько человек.  1200.
16 марта они уже не понадобились.
Ужас поэта, художника , свидетеля, очевидца— невыразимость. Травма непередаваемого опыта. Даже этот прогремевший на весь мир —даже этот чудовищный взрыв с титрами ДЕТИ на асфальте—  лишь один из эпизодов. В пространстве времени. Справа и слева. Накануне и на следующий день. Бомбардировки каждый день, ночь . Дом за домом .
Оксана успела выехать под нажимом мужа. Они прощались , у них было три минуты , но она не  смогла его обнять— ее тонкие руки не дотягивались до окружности его в бронежилете. А ещё он мог плакать , а она уже нет.
Они не виделись уже два года. Муж Оксаны по-прежнему в российском плену. Он защитник Азовстали.
Она смотрит на Венецию без него, за него, в ожидании его.
Книга Lettere non spedite «Неотправленные письма»— изданный только что по-итальянски ее поэтический сборник ее писем к нему. Женевская конвенция гарантирует пленным ко всем прочим правам — право общения с родными и переписку. Россияне наплевали и растоптали и это право. Да и что удивляться— ещё в Сталинско-гулаговском сленге « без права переписки» означало расстрел.
Мы все живем под прстоянным прицелом. И никогда не знаем, на кого наведен крестик прямо сейчас.
Муж остался защищать Азовсталь, а она по его настоянию выезжала и уже не видела прилета в их квартиру, не видела вломившихся уже посте прилета оккупантов -россиян : обыск у родственников азовцев— мало ли. Обыск в разбомбленной накануне ими же квартире…
Она вообще мало что могла видеть. За 17 часов они проехали 10 км. Выезжали мимо тех, кто не выехал. Объезжали останки машин и тела.
Блокпосты россиян и стандартные реплики по  методички.
«У вас есть дети? Закройте окошки— детям надует»
Псевлогуманизм по инструкции —
Слово в слово— как под копирку. На каждом блокпосте. Об этом же свидетельствовали потом и другие. верх зашкаливающего цинизма.
Заботиться «чтоб не надуло» и бомбить, расстреливать веером от пуза ради забавы (Кадыровны)
«И я хочу свидетельствовать перед любым судом, что это был геноцид. Это не было завоеванием»
Они не хотели захватить территории, они не хотели отпустить в а все четыре стороны сопротивляющизся и несогласных— ведь легче ж управлять покорными, но они не хотели и этого, они не хотят никакого будущего— только уничтожения.
Urbi et orbi.
А потом пошел пепел. Он падал с низкого неба на машину, не волосы, на поля. Пепел от горящего родного города —она , автор стихов о нем, путеводителя, рассказов—видела этот пепел своей сгоревшей жизни в любимом городе у моря — каждый день. А  выехав, не узнала снега. Глаза отказывались различать снег в падающих хлопьях. Они видели только пепел.
Зал слушал не шевелясь. Пожилые красивые венецианки. Их мужья. Марина читала свои блестящие переводы Оксаниных стихов.
Было очень тихо.
За окном звонили к вечерне венецианские колокола. Косое предзакатное солнце доделывала последние квадратные метры своих малярных работ: терракота, розовый, золотистая охра. Желтая стена. Огненная гиена. Война за тысячи километров стучалась в каждое окно и сердце. Со стены почему-то смотрели Маркс, Энгельс и Ленин— бывший штаб квартира венецианской компартии, теперь демократичный культурный клуб.
«Два месяца до сдачи Азовстали в прямом эфире я смотрела как убивают моего мужа. Я первая узнавала, когда у них кончилась вода. Когда кончились все медикаменты. Когда начали оперировать и ампутировать без наркоза. Когда цементный пол завода не позволявший хоронить убитых был устлан ими— и в ход пошли индустриальные холодильники. Нет, электричества, конечно, не было. Просто там было герметично. И эти холодильные шкафы набивались телами».
Но они держались. Им казалось тогда, что нужно продержаться до прихода подкреплений НАТО, ведь он просто же так был в 1994 подписан Будапештский меморандум: отказ Украины от ядерного оружия в обмен на гарантии безопасности и поддержки других стран. Они держались и ждали. Верили. И надеялись.
Мы в подвалах тоже— честно признаются Оксана, глядя в зал.
Мы ждали вас…
Зал молчит.
И  я отчетливо до последней мраморной прожилки вспомнила те дни. Ведь и наш мозг в тылу, в красоте и безопасности тоже отчаянно сопротивлялся реальности происходящего, реальности пепельного дня сурка , приходящих на рассвете автобусов с перепутанными детьми, людьми в тапочках и с котами и псами в переносках.
За несколько недель до этого мы с моим давним приятелем итальянским архитектором решили купить пополам лодку. Моя предыдущая старенькая синяя деревянная развалюшка Nonna Marina (игра слов: морская бабушка и бабушка Марина— так действительно звали мою бабушку) была поглочена в высоких водах  при наводнении ноября 2019 («она утонула») и я очень без нее тосковала.
Напротив двери нашего дома на канале зияла пустота причала.
Джанфранко предложил купить подержанную пополам. Он будет помогать в ремонте, а место у причала — мое. В тот день мы привезли ее и пришвартовали. И тут тончайшего архитектора, интеллектуала и библиофила Джанфранко прорвало: давно хотел выразить тебе, Кать, свою поддержку:тебе наверное тяжело сейчас ощущать себя русской, столько несправедливых обвинений, пока этот солдафон Зеленский ведет войну».
Признаться, в первый миг я подумала, что он, любитель анекдотов и еврейской прозы шутит или пародирует кого-то. Но увы.
И эти нацисты азовцы— хорошо, что их скоро не будет,— не унимался Джанфранко.
Я просмотрела на него так, словно воды канала обратились в цунами. Я знаком , что он левый , я давно научилась быть к этому терпимой и даже относиться с симпатией и выучила , что среди итальянцев этого поколения— самая частая альтернатива —это латентные фашисты-католики.
«Мне не нужно сочувствия— сочувствие и действенная помощь нужна украинцам.»
Я попыталась развернуть каждый тезис. Куда там.
Оказывается я—партия войны. Зеленский даром что еврей— фашист. И вообще где мы были 8 лет, пока донбили Бомбасс .
Никакие аргументы, что он дословно повторяет путинские пропагандистские заголовки -болванки , чтоппямо сейчас под градом российских бомб гибнут мирные люди независимой страны не действовали.
Кончилась тем, что лодка нашей почти двадцатилетней дружбы отчалила навсегда от причала напротив моих дверей. Первая в череде стольких, что в марте 2022 я не могла и вообразить
Это место пустует и поныне.
Сегодня у этого причала стояла Оксана. И глядя на ее тонкий русалочий силуэт на фоне канала я вдруг заново осознала это зияние.
Лодка отчалила. Возврата не будет.
Свято место бывает пусто.
И мы не знаем, когда снова обретем лодку и обретем ли.
Но это не значит, что нужно сидеть на берегу и ждать новой.
Это значит , что нужно учиться ходить по воде. Без гарантий и обещаний.
Поэзия и есть искусство ходьбы по водам. Искусство невозможного доверия—как и всякое искусство вообще. Где боль и красота неотделимы друг от друга.
«Синьора стоит уже два часа на ногах— возьмите стул.»—Трогательная седая синьора побиралась в первый ряд, таща Оксане стул. Оксана по-украински и Марина по-итальянски читали уже второй час. Это 14я встреча итальянского турне Оксаны. Оксана теперь живет в Киеве. Марина из Харькова, но уже 30 лет в Вероне.
Нет, не культурные реалоканты-россияне воображающие себя в каком-то послании столетней давности, так и не понявшие в своем нелепом эгоцентризме , что находятся в послании вместе с русским военным кораблем, а эти две хрупкие женщины — посланницы мира и миру. Это их общая миссия— Оксаны поэта и свидетеля и Маринин труд переводчика и посредника. Между войной и миром. Остальным миром, который все ещё думает , что это не их война.
-Дякую, grazie. Ну что Вы. — Оксана с благодарностью принимает стул из рук синьоры, —Я же стою— чтоб видеть все ваши глаза, весь зал. Потому что так я вижу всех и говорю с вами, как будто вы пришли ко мне в гости и собрались у меня на кухне…
На кухне, которой больше нет, — добавила Оксана словно напоминая это самой себе, вполголоса.
И прочла последнее стихотворение. О любви.
Ещё одно неотправленное письмо пленному мужу. На возвращение . Как заклинание.
А потом были слезы, объятия на всех языках, и вот уже мы смешанной и смешной компанией бежали на вокзал, я провожала их и мы не успевали наговориться.  И в привокзальной толчее столкнулись с семейством из Львова, и снова нити, звоночки, сирены и ночные тревоги. И понимание с полуслова. И вот уже поезд отходит.
И я иду от вокзала домой. У самой кромки мрамора плещется Большой канал и чьи-то лодки постукивают о сваи, но моей среди них больше нет— и значит так надо, и я перебираю слова и строчки сегодняшнего дня, вперемешку на разных языках, и думаю о городе у моря Мариуполе, о путеводителе для детей, написанном Оксаной - и как это может быть, что нет ни города, ни этих детей, а я иду по самому красивому городу мира.
И тут во всем городе внезапно тухнет свет. И начинают гудеть сирены сигнализации.
Такого я не видела никогда. Что  это было ?мистический знак, напоминание, предупреждение?
Поломка на станции? Короткое замыкание?
я не знаю.
Блэкаут продолжался недолго.
Венеция пробыла в темноте буквально несколько минут.
Но за эти минуты в полной тьме я успела услышать чью-то реплику на чистом русском языке : - ой, а что случилось?
И как-то почти машинально внятно ответить  на том же языке: -Война.
И успеть самой успеть ужаснуться звуку своего голоса произносящем 4 апреля 2024 года во темной  Венеции это слово на этом языке.
А потом во всем городе снова зажегся свет.
И под по дороге домой  я и судорожно вспоминала стихи на не своем, но таком завораживающе красивом свободном певучем языке и уже дома читала и читала их из только что подаренной мне книги.
И  красота снова была неотделима от боли.
«І де би я не була, не блукала де би,
Ти завжди в моїх глибинах (де правду діти?),
І будуть довіку нарождуваттсь від тебе,
Мов діти,
Ці дивні слова, невблаганні й напівпрозорі,
Ці ламані рими, нестримні і неохайні,
І житимуть довго й щастливо в моєму домі
Й коханні.
(….)
І буде швидкою й прямою моя дорога
Додому!»
И мне бы так хотелось закончить этот длинный день и текст этими словами Оксаны.
Но в телефоне снова гудит сирена. И люди, говорящие со мной на одном языке снова по хорошо отработанному ещё в Чечне методике прилетают прямо сейчас вторым налетом на только что атакованное место, чтоб своими крылатыми убийцами убить тех, кто приехал спасать тех, кого пытались убить при первом налете. И звучит это голосом Оксаны— «они бомбили красные пожарные машины— их было лучше всего видно. В фильме «20 дней в Мариуполе» есть кадр— отец пытается достать из-под завалов бетонных плит молодого мальчика, своего сына.  Это мои друзья. Это здание спасательной службы. Мальчик - спасатель. Они уничтожали не только город, а прежде всего тех, кто пытался его спасти. «
Только что в родном Маринином Харькове вторым налетом убито трое спасателей. Они приехали оказать помощь раненым жителям многоэтажного дома, атакованном россиянами за полчаса до этого.
В Украине сейчас очень много любви , — говорит Оксана. Это главное, что отличает нас от россиян. Мы защищаем любимое и любимых.Все спешат любить. Говорить друг другу слова любви. Ведь никто не знает , что будет с каждым из нас через минуту.