В Беларуси у меня была крепко выстроенная практика. Достаточная популярность и известность для того, чтобы не рекламировать свои услуги — клиенты, группы, обучающие проекты набирались постоянно. Я создала Центр помощи женщинам и семьям с репродуктивными проблемами, работа была поставлена на поток. Была команда волонтерок, налаженные процессы, чаты помощи, в которых дежурили и врачи, и психологи. И одним днем этого не стало.
И теперь вместо того, чтобы продолжать все это, жить в своей прекрасной квартире, я учу непокорный литовский, более сговорчивый английский, плачу за те услуги, которые дома могла сделать сама. Мой каждый день продолжает быть соткан из сотен новых действий. Не потому что я так вдруг захотела, а потому что не смогла остаться в стороне когда началось истребление моего народа. А потом и соседнего. Оружие, которым я сражалась было совершенно безобидное — неудобная правда и горячее сердце.
Я воевала на невидимом фронте — словами, помогающими понимать что происходит и не сходить с ума, объятиями, волонтерскими часами. И вот я здесь.
Моя квартира в Минске не разбомблена. Она не разрушена. Но она просто тихо умирает. Я не могу туда вернуться. Не могу её продать.
Я просто продолжаю платить за неё кредит, снимая жильё в эмиграции.
Несколько раз в неделю я отвечаю своим дочерям на один и тот же вопрос: «Мам, как думаешь, мы когда-нибудь сможем поехать в Беларусь?». Теперь я не плачу на этих вопросах, мои внешние слёзы превратились в бесконечный внутренний ручей. Будто смешались с кровью и текут по венам 24/7, не переставая. Надо же как-то жить эту эмигрантскую жизнь. И очень хочется жить хорошо.
И вот это всё на фоне того, что мне перманентно приходится доказывать, что я “нормальная” белоруска. Как сказала моя подруга сегодня «гонимый народ». Так и есть.
Каждый раз, как только я делаю рекламу или анонс мероприятия института — получаю волну сообщений от «Чому не українською?» до «Чей Крым?», «Почему институт европейский, а язык русский?», «Почему на конференции нет мастерских на украинском?», «Почему название такое мягкое «время перемен?».
Мне снова и снова приходится оправдываться. Объяснять, что я своя, правильная.
Правильных взглядов. Правильных позиций.
И знаете что?
Я заебалась.
Вот прям основательно.
Как психолог — я могу понять почти всех.
Но как человек — я устала это всё контейнировать, понимать, терпеть и как-то с этим совладать.
Потому что у меня уже просто нет сил.
Потому что белорусы живут в ситуации невидимого, непризнанного горя.
Горевать нам как будто не положено. А процессы психические те же — беларусы внутри страны в диссоциации (иначе там не выжить), беларусы за пределами страны бегущие постоянно полями, лесами, реками с одним пакетом вещей. Бросающие дома все. Вынужденные как-то обустраиваться не только без помощи — финансовой, правовой. Не имеющие право рассчитывать даже на каплю сочувствия. Потому что паспорт соагрессора. И те же ПТСР и похлеще, потому что это все длится уже 5 лет!
Я возможно скажу сейчас для кого-то ужасную вещь. Я белоруска и насколько бы я ни была эмпатична к чужой боли — моя боль, боль моих беларусов — останется для меня самой близкой.
Моя мама все мое детство спасала каких-то чужих детей — родственников, знакомых, незнакомых в детских домах и приютах. Нет, она не оставляла меня в опасности. Просто я рано поняла, что не надо мешать ей спасать других детей, у меня ведь все ок, я справлюсь. Ничего супер плохого не происходило, просто я выросла с огромной дырой внутри, потому что мои проблемы всегда проигрывали. Всегда были другие дети, у которых были настоящие проблемы.
Я знаю как это больно, поэтому не хочу предавать себя и таких же как я — людей-одуванчиков с невидимым горем.
После переезда я подала заявку на участие в одном терапевтическом проекте. В собеседовании мне дали инструкции: «При знакомстве с группой делайте упор, что вы живете не в Беларуси, а в Вильнюсе, ну и будьте готовы защищать себя в случае чего». Я сначала понимающе кивала как пластиковая китайская собачка в машине. А потом ревела в душе. От невыносимости, от боли, от одиночества, неувиденности. От проекта отказалась. За свои немаленькие деньги быть мячиком для битья желания совершенно не было.
«Надо было дожать», «Просто вы неправильно протестовали», «Сами виноваты, надо было давно его скинуть». Это дерьмо, друзья. Нельзя так. Я знаю, что в таких ситуациях поляризация неизбежна, но очень разочаровываюсь такому говну в профессиональной среде.
Я знаю, что людям отказывают в участии в определенных программах, что не дают сертификаты, что просят удалиться из проектов (даже если они почти закончены уже).
Потому что они беларусы.
А мы не можем сказать или написать сколько и с кем мы работаем дополнительно. За копейки и бесплатно. Потому что этим нельзя поделиться в Фейсбуке или Инстаграме. Потому что это небезопасно для всех и в первую очередь для того чтобы продолжать работать.
[...]
За комментарий, за фото с техникой, за данные о передвижении войск, за желто-голубую ленточку.
Быть политзаключенным в белорусской тюрьме — это носить желтую бирку на тюремной робе. Бирка означает особый режим содержания, переписки, передач, условий содержания. В переводе на человеческий — режим унижения и уничтожения личности и пыток для тела.
Так вот.
Белорусское горе есть.
И оно самое настоящее.
Не больше, и не меньше чьего-то другого.
Оно просто есть и имеет право быть видимым.
P.S. В дискуссии, где нет уважения, не вступаю. Комментарии, нарушающие границы, удаляю без объяснений.
P.P.S. Продолжение: [...]
