О спектакле рассказывает Антон Долин.
В парижском «Шатле» гремит не трагедия Шекспира, а оригинальная пьеса Кирилла Серебренникова, эффектный и обстоятельный трактат в форме театральной постановки.
Ее главный герой — не принц Гамлет, но пьеса «Гамлет», идеальное зеркало наших, да и любых иных времен (собственно, среди главных декораций — старинное треснутое зеркало, отражения в котором не рассмотреть). Структурно спектакль в десяти главах и двух действиях напоминает не столько предыдущего Шекспира Серебренникова — знаменитый «Сон в летнюю ночь», — сколько книгу Мигеля де Унамуно о «Дон Кихоте», комментарий Набокова к «Евгению Онегину» или недавнее исследование Агамбена о «Пиноккио».
О спектакле рассказывает Антон Долин.
В парижском «Шатле» гремит не трагедия Шекспира, а оригинальная пьеса Кирилла Серебренникова, эффектный и обстоятельный трактат в форме театральной постановки.
Ее главный герой — не принц Гамлет, но пьеса «Гамлет», идеальное зеркало наших, да и любых иных времен (собственно, среди главных декораций — старинное треснутое зеркало, отражения в котором не рассмотреть). Структурно спектакль в десяти главах и двух действиях напоминает не столько предыдущего Шекспира Серебренникова — знаменитый «Сон в летнюю ночь», — сколько книгу Мигеля де Унамуно о «Дон Кихоте», комментарий Набокова к «Евгению Онегину» или недавнее исследование Агамбена о «Пиноккио».
Десять развернутых мини-спектаклей, неравнозначных в художественном отношении, складываются в монументальную фреску. Как ни странно, в общих чертах они следуют за канонической сюжетной канвой. Открывающий «Гамлет и театр» — о встрече безмолвного, безъязыкого, но уже истекающего кровью принца (Бертран де Роффиньяк) с велеречивой и безжалостной Тенью Отца (постоянный актер Серебренникова Один Байрон), которая вваливается на сцену с тачкой черепов.
Завершающий «Гамлет и тишина» — о приходе на сцену, заваленную трупами, нового правителя: «сильной руки», Фортинбраса (феноменальный выход Никиты Кукушкина).
Знаковое трагическое совпадение: в день премьеры ушел из жизни шекспировед Алексей Бартошевич, чьи идеи вдохновляли Серебренникова, в частности, на новую работу, о чем режиссер тут же написал в своих соцсетях. Бартошевич стал одним из многочисленных символических «отцов»-призраков, невидимо наполняющих сценическое пространство, и встал в ряд с Мейерхольдом, Арто, Гротовски, Козинцевым, Бертолуччи, Кубриком.
В позиции принца Датского здесь оказался сам автор спектакля, который налаживает собственный диалог со старшим поколением — будто мечется между преклонением перед родителем и ненавистью к занявшему его трон узурпатору.
Этот извилисто-сложный спектакль — то ли Вавилонская башня, восхождение по которой дробит языки и смыслы, то ли ледяной лабиринт из «Сияния»: безумие Гамлета передано и фразой из этого фильма «All work and no play make Jack a dull boy».
Оригинальный текст смешан с цитатами и откровенной отсебятиной.
Все это — на французском, английском, немецком и, разумеется, русском.
Как только начинаешь погибать под лавиной несмолкающей речи — слова, слова, слова! — ее сменяет чистая пластика, безмолвное и головокружительное танцевальное соло чешского артиста и художника Кристиана Менсы (шестой этюд, «Гамлет и призрак»).
Парадоксальным образом, эта глава спектакля — самая эмоциональная, если не считать музыкального эпилога, в котором солирующая партия поручена начинавшему спектакль Байрону.
Хоть «Гамлет/Призраки» и создан Серебренниковым, у него есть полноправный соавтор — композитор Блэз Убальдини, написавший эклектичную и выразительную партитуру, меняющую стили и жанры на ходу, иногда посреди какой-то мелодии.
Живая музыка звучит из оркестровой ямы и прямо со сцены в исполнении изумительного Ensemble Intercontemporain под управлением его нынешнего худрука Пьера Блёза.
На удивление органично в оригинальную музыкальную ткань, как и в текстовую, вплетается чужой материал. Например, «Creep» Radiohead — чем не монолог Гамлета? Недавно, кстати, в Великобритании ставили мэшап шекспировской трагедии с альбомом «Hail To The Thief».
Или другой соавтор-композитор — Шостакович. Он является в четвертой главе «Гамлет и страх» в двойной роли рефлексирующего принца — и одного из создателей «Гамлета»: Дмитрий Дмитриевич писал музыку сначала к постановке Николая Акимова (1932), а затем к экранизации Григория Козинцева (1964).
Этот сегмент спектакля, самый лобовой и публицистический, в то же время неизбывно лирический, сыгран Филиппом Авдеевым по-русски, но по мотивам английского романа — «Шума времени» Джулиана Барнса.
Характерно, что родной язык режиссера звучит в спектакле дважды — когда на сцену выходит перепуганный насмерть, но не желающий сдаваться интеллигент, и когда там коронует себя молодой энергичный тиран в спортивном костюме: он записывает на ходу мотивационные подкасты о бесполезности поэзии и обещает «сделать Данию великой снова».
Как не вспомнить, что в одном из лучших спектаклей ныне разгромленного Гоголь-центра те же двое актеров — Авдеев и Кукушкин — играли Моцарта и Сальери.
Впрочем, иногда один актер способен в единственной сцене воплотить две противоположности (да хоть вообще все роли «Гамлета», как это делал в любимой пластинке моего детства Владимир Рецептер), что демонстрирует в виртуозном этюде «Гамлет и отец» немец Август Диль. Такой же трюк в «Гамлете и королеве» не менее вдохновенно отыгрывает француженка Жюдит Шемла — она здесь и Офелия, и Гертруда, и несчастный принц, и воплотившая его когда-то на французской сцене Сара Бернар.
Диля российская публика знает по роли Воланда, Шемла менее известна, однако ее работа в экранизации «Жизни» Мопассана Стефаном Бризе принадлежит к числу высших актерских достижений за последние годы.
Бросая вызов несколько карикатурной фаллоцентричности «Гамлета» с его нескончаемыми поединками на шпагах и состязаниями мужских эго, актриса приносит в спектакль надрыв иного толка — и, хотя бы на несколько минут, тот становится историей о преданной любви.
Не случайно же место действия оформлено как «комната с белым потолком» из старого рок-медляка, с гигантской зияющей прорехой в этом самом потолке.
В экспериментальном московском театре кукол «Тень» когда-то играли выдающийся спектакль «Гамлет», при всей миниатюрности и малобюджетности в чем-то предсказавший монументальное шоу Серебренникова.
Он был построен как экскурсия по театру. Зрителям объясняли, что такое гардероб и буфет, раздавали тряпичные цветы и помидоры, пугали и веселили, разыгрывали любые сюжеты — от «Ивана Сусанина» до «Чайки» — с помощью актеров-игрушек, «найденных на помойке»: экскаватор, плюшевый мишка, кукла, кегли-статисты.
А в финале объявляли, чтобы опыт был полным: «Уважаемые зрители, назначенный на сегодня спектакль „Гамлет“… отменяется». Это было не только шуткой, но и доказательством парадоксального тезиса: что бы ни играли на театральной сцене, любой спектакль в конечном счете окажется хотя бы немного «Гамлетом». Уходя от первоисточника, Серебренников неизбежно возвращается к нему.
